Уже в 1797 году некий анонимный «филантроп» объявил, что деятельность императрицы «большей частью принадлежит истории», однако его аргументация и обвинительный пафос высказываний – «перед судом человечества» – свидетельствуют скорее о том, что политические вопросы, обсуждавшиеся непосредственно по окончании ее долгого царствования, сохраняли свою остроту и актуальность и дальше[11]. Василий Осипович Ключевский имел значительно больше оснований отнести екатерининское правление к объектам исключительно исторического познания, когда заявлял в связи со 100-летней годовщиной смерти императрицы в 1896 году: «Наши текущие интересы не имеют прямой связи с екатерининским временем»[12]. Однако контекст высказывания и труды, написанные историком в течение его жизни, свидетельствуют о том, что такой скупой приговор не мог бы возникнуть, не будь здесь определенной политической заинтересованности, и ни в коем случае он не мог бы стать результатом неприязни великого историка к самой исторической фигуре Екатерины. Во-первых, Ключевский, еще в юности снискавший себе научный авторитет работами по русской истории до XVII века, два последних десятилетия своей жизни интенсивно изучал историю западных влияний в Российской империи в послепетровскую эпоху. Хотя с точки зрения исторических последствий для России он оценивал результаты правления Екатерины скорее критически, на него производила впечатление личность императрицы как узурпатора, который, взойдя на престол благодаря исторической случайности, обладал при этом исключительными способностями к управлению государством[13]. Во-вторых, аполитичный, казалось бы, историзм Ключевского оказывается сродни выступлению за независимость исторической науки и свободу прессы, поскольку вплоть до последних дней существования монархии публикации о предках императорского дома подвергались строгому контролю со стороны цензуры – с точки зрения как политики, так и морали. Может также показаться, что суждение Ключевского решительно игнорирует, например, польскую историографию, которая, борясь за восстановление независимости своего государства, упорно клеймила Екатерину II и Фридриха II как главных виновников раздела Речи Посполитой[14]. Однако, даже объявив эпоху правления Екатерины «давно прошедшим временем», а проблемы ее правления – «простыми» историческими фактами, великий ученый был далек от того, чтобы недооценивать влияние политики Екатерины на современную ему эпоху: «Вопросы того времени для нас простые факты: мы считаемся уже с их следствиями и думаем не о том, что из них выйдет, а о том, как быть с тем, что уже вышло»[15].

Даже сегодня, еще один век спустя, можно без особого труда обнаружить во второй половине XVIII столетия предысторию событий и процессов, происходящих в наши дни в Восточной Европе, будь то появление новых исторических аргументов в пользу «законных» границ Польши на востоке, или споры государств-наследников Советского Союза о праве распоряжаться Черноморским флотом, или возвращение прежних названий основанным Екатериной городам, или поиски территории на Волге, где можно было бы организовать поселения для российских немцев, или обращение к тем временам, когда российско-германские отношения были скорее хорошими, чем плохими. И тем не менее утверждение Ключевского справедливо и сегодня: каждое из упомянутых выше явлений есть лишь то, что на протяжении нескольких поколений складывалось из событий, случившихся в XVIII веке. Во всяком случае, вокруг эпохи Екатерины II, в отличие от многих других эпох российской истории, не ведется никаких политических и мировоззренческих дискуссий. Она превратилась – и таков первый вывод из историографии – в «нормальную» сферу исследования, нагруженную обычными проблемами[16], и даже когда-то продолжительные или вновь разгорающиеся научные споры давно утратили полемическую остроту.

Сегодня у Екатерины, как было и при ее жизни, есть почитатели и критики – как внутри России, так и за ее пределами: их отношение к личности императрицы всегда неуязвимо для выводов исторической науки. Будучи единомышленниками, они, тем не менее, не объединяются в политические общества, партии и союзы: речь идет о читателях биографической литературы, среди авторов которой большинство – женщины, о зрителях, которые смотрят фильмы об эротических приключениях в придворном обществе[17], или группах экскурсантов, посещающих дворцы и музеи Санкт-Петербурга и его окрестностей. В этой традиции поистине мифических масштабов достигли скандальные легенды о сексуальности Екатерины, которые были подхвачены и развиты писателями, не имеющими никакого отношения к научным институтам и сферам научной коммуникации. Их порнографические версии основаны на преданиях, едва ли поддающихся реконструкции[18]. Тот факт, что академическая историография Екатерины дистанцировалась от этих эротических легенд, причем молча, а не негодуя открыто, можно считать вторым выводом из ее истории.